Присоединиться к группам ВКонтакте и Одноклассники
Когда послушнице выдают заветный комплектик – подрясник с четками и платком, – никто ее не предупреждает, что вместе с тем ей выдается образ монахини, готовой с христианскими любовью и вниманием выслушать любого страждущего и любознательного – в храме или на улице, и ответственность за вложенное в ответ в его уши и душу, ведь для него послушнический подрясник символизирует всю Русскую Церковь, самого Патриарха и даже саму святость… как он ее себе представляет. Верно, подходят не к самой монахине, а к образу, засевшему прочно в нашей самой древней памяти, если только такая есть, пронеся его из рода в род со времен, пожалуй, самого первого монастыря на Руси и самого св.Антония Печерского, да сохранит нас Господь его святыми молитвами!
Да, православные верующие монахов не просто любят, они их перед Богом на руках носят. Так уж на Руси искони – чернцом звали, но в беде и радости навещали его с поклоном и дарами, служа тем не столько самому монаху, сколько надеясь таким причудливым образом заслужить заступничество святых и Царицы Небесной – игуменьи всех монахов – по молитвам этого самого чернца. И даже в наши дни, даже самые далекие от Церкви граждане необъятной России, монахов из общей людской массы выделяют и, бывает, улыбнутся в утешение, помогут в трудную минуту или подойдут посоветоваться, а то и поделятся горем. Горя-то по нашим временам у народа хватает, да и просто одиночества тоже. И нужно ли удивляться, что в ответ они ожидают именно внимание, а не сухую проповедь.
— Вот скажите, как сделать, чтобы отпустило? – изрядно выпившая женщина-охранник на автозаправке подошла ко мне, пока я стою в очереди оплатить бензин и кофе. Она протягивает руку и пытается погладить меня по той части, где по ее мнению находится душа, которую у нее “прижало”, видимо, чтобы мне понятнее было о чем речь. Верно, еще ни один разговор с нетрезвыми ни к чему доброму не приводил, а про пользу и говорить нечего, так что я в таких случаях стараюсь скорей уйти. Улыбаюсь, стараюсь заплатить скорей, но она уже чувствует себя отвергнутой, обижается и во весь голос требует от меня справедливости:
— Нет, почему вы там народ обманываете? Вы все… ТАМ!
“Там” – это в Церкви. “Вы” – это священники и монахи, и вообще все “люди в черном”. “Обманываете”… Но разве же мы обманываем? Нет. Женщину-охранника куда-то спешно уводят продавщицы, но кофе я все равно уже не пью, чтобы случайно снова никого не провоцировать.
Впрочем, агрессивные попутчики редки.
— Девушка, Вы давно уже ТАМ? – приятная женщина в летах подрабатывает “два через два” фотографом в московском универмаге. Снимаю платок, она помогает мне привести себя в порядок перед зеркалом – фото на загранпаспорт.
— Можно сказать и так. – Отвечаю, а сама погружаюсь в размышление об относительности проведенного в монастыре времени. Все же никогда нельзя понять давно ты здесь или только пришел, и стоит ли вообще думать о счете за монастырскими стенами, поскольку вижу: один за 10 лет успел столько же, сколько другой за 20, а Господу нужно и вовсе только наше сердце, ведь Он так нам и сказал: “Сыне, даждь Мне свое сердце”.
— Прямо в церкви живете? – возвращает меня на грешную землю фотографиня и я вдруг понимаю, что она буквально имеет ввиду спальное место рядом с подсвечником и солеей.
— Да нет, что Вы! – не могу скрыть улыбку. – В монастыре живу. Там есть келейный корпус, кельи. В храм на службу ходим.
-Ааа… И что, мужчин к вам туда совсем не пускают? А как же вы тогда? Совсем деток не хочется?
— …!?
Женщины сочувствуют. Причем, как верующие, так и не верующие. Одни понимают, что в монастыре труд на износ, другие ничего не понимают, но их материнский инстинкт помогает найти лучшую, по их мнению, форму для участия – пожалеть. Тогда сыплются вопросы о родительском благословении, о профессии, о любви, страсти и детках… Да, этих вопросов избегнуть не удается. Можно конечно сделать лицо “кирпичом” и направить всех к священнику, но ведь мы живые люди, не истуканы какие-то, и нам вполне по силам понять ближнего, если только он трезв. Ведь каждая монахиня и монах уже отвечали себе на эти вопросы: как теперь быть, если мой путь вдали от радости взаимной любви и воспитания плоть от плоти? Что делать с этими чувствами, которые штормят в душе и не находят куда излиться, пока молитва не станет дыханием, а этого может и не случиться вовсе…
Но на все воля Божия и на духовные дары особенно, а до тех пор “терпением спасайте души ваши”. Лучше уж заранее придумать ответы, чтобы не сочинять на ходу небылиц и не смущать смекалкой неискушенного монастырскими шутками попутчика.
— Ээй, а Патриарх-то Кирилл… Я его однажды видел, а свекр мой с ним обедал у него там… Он молодец! – Даже и не вспомню сейчас того мужчину из метро, возможно, потому что это шаблонная ситуация – про Патриарха и политику заговаривают именно мужчины, особенно про Патриарха и его мифические табачные заводы, за одно и про все “деньги Церкви”. Потом плавно переходят к “жирным попам на мерседесах”, про мой возраст и снова про мужчин в женском монастыре… Видимо, это как-то особенно волнует – что мы тут, в монастырях, делаем с тягой к противоположному полу.
Но поскольку спасается Христианин не зацикливанием на страстях, а мыслями и делами добродетели, то интерес к беседе довольно скоро у таких попутчиков пропадает – про добродетель слушать не так интересно, а страшные слова “воздержание”, “целомудрие” и “раскаяние” запросто способны пресечь любой разговор на корню, чем я и пользуюсь иной раз. Это даже чем-то напоминает навязшую сектантскую фразу середины 90-х, когда “проповедники” подходили на каждом углу с известной книжечкой в руке и вкрадчиво вопрошали: “Вы читали Благую весть?” Тогда этой фразой можно было манипулировать, как захочется – она вызывала приступ брезгливости и в легкую отгоняла любого, даже милиционеров, возжелавших с чего-то проверять документы у милых студенток, читающих Бродского на скамеечке Дома Пашковых в полпервого ночи. Так и здесь, стоит начать занудно рассуждать о целомудрии, исповеди и соборовании, как весь интерес к беседе пропадает мгновенно.
А знаете ли вы о чудной привычке суеверной части нашего народа сплевывать при виде священника или монахини? Первое время в подряснике я не могла понять, почему так часто вокруг плюются? Не в меня, конечно, но сплевывают за спиной. Думала, кажется? Нет! Москва, 5.30 утра, еду с вокзала домой, поезд ранний – удобно, весь день впереди, вечером назад в губернский монастырь. Тропинка через спальный микрорайон в Черемушках. Приличный гражданин выгуливает еще сонного пса. Прохожу мимо, спиной слышу: “Тьфу!” Нет, думаю, не кажется, надо бы разузнать. И потихоньку ворошу тему – спрашиваю у знакомых, смотрю в интернете и так, случайно, узнаю от соседки о поверье середины советских времен: прошел священник или монашка – сплюнь, не то чего-то там не будет в жизни. Ответ оказался прост – суеверие. Кто и зачем его придумал догадаться не сложно. Последние года два оно как-то сошло на “нет” или я уже перестала обращать внимание…
— Эй, Аллах Акбар?! Гы-гы-гы… – слышу, как подростки ржут над шуткой сотоварища. “Акбар” они часто кричат в спину моему подряснику, но совсем не обидно – не слышно в этом вражды или ненависти. Обычные русские мальчики. Скорее это их неумелое выражение чувств. Вот, рядом монашка – героиня современных детективов и даже сериалов, и ей можно что-то сказать, но ничего в голову не лезет, кроме чужеродного “Аллах акбар!”, этого эха забитого межнациональными разборками телеэфира.
Конечно, эти случаи хоть и часты, но не показательны. Но есть в памяти истории вполне иллюстрирующие современные проблемы общества. Вспоминаю, как мы с юной инокиней бегали по домам владимирской деревни и предлагали любые деньги, лишь бы кто-нибудь согласился помочь нам выкопать могилу – накануне умер ее отец, вдова-мать была слишком слаба, чтобы самой копать промерзшую землю, да и мы ей были не помощницы – первые числа января, -26 – без мужской силы и сноровки никак не обойтись, но где ее найти в деревне вечером? Меж тем, похороны назначены были на утро. Еще по пути из монастыря с нами в рейсовом автобусе ехал крепкого сложения нижегородец. Предвидя сложности, мы попросили у него помощи и он согласился сойти на полдороги помочь выкопать могилу. Уж и не знаю, как он объяснял потом свое отсутствие семье…
Уже ночью на кладбище нам в помощь пришел местный подросток лет 16-ти подработать – ему так скучно стало на местной “Днюхе”, что он нашел альтернативу в копании могилы. Провести подростку морозную ночь на кладбище и подработать копанием могилы та еще затея, но отказать мы ему не могли – иначе не справились бы. Копали наши мужики часов 8, один – ломом, другой – лопатой, а мы им наливали горячий чай из термосов и морально поддерживали пустой девичьей болтовней. Никто из деревенских помочь соседке так и не пришел и причина тому не в межличностных конфликтах, а банально проста и безобразна: потому что у них уже было на этот вечер, что выпить. И никакие деньги им по той же причине интересны не были. Таково расписание современного левши из деревни “Бухалово”: прием заявок по утрам, а к вечеру гармония и нирвана.
И все же, самые тяжелые случаи даже не те, в которых мне, как женщине в подряснике, нагрубили или не помогли. Самое тяжелое, когда человек нецерковный и еще неверующий уже столкнулся с тем, о чем в церковной среде говорить не принято. Такие истории я выслушивала от нефтяного благодетеля, от спецохранника, от персонала наркодиспансера, от приятельницы-терапевта, от родителей послушницы, которую прячут в каком-то монастыре от них, вообще-то от многих, кому пришлось столкнуться с худшими сторонами человека, выступающего в их глазах от имени Церкви. Самый неприятный для меня рассказ я выслушала от своего родного отца. Мама с папой расстались в моем детстве и я разыскала отца в одной горной российской деревеньке всего несколько лет назад. Это был один из первых дней нашего нового знакомства. Сын отца – мой брат, которого я так никогда и не увидела, погиб в 2002 году в Чечне. Посмертно его наградили за мужество крестом. Крестом – здесь как-то двойственно звучит… Или даже тройственно? Отец рассказал, как небрежно и холодно вел себя приглашенный священник на похоронах. И это притом, что ближайший храм в 20 километрах, притом, что там с людьми вообще некому о Боге поговорить хоть раз в году. Ответить мне было нечего. Просто поплакали. Да и не только отцу, всем другим, кто делится горем, почерпнутом там, где с ним следовало бы расставаться – в храме, в Церкви, – тоже нечего сказать. Разве, что все мы – люди… Искать оправдание подобным историям, скажу честно, давно желания нет. Пусть лучше люди знают, что с несправедливостью и болью можно столкнуться везде, и в Церкви нашей земной тоже. Пусть лучше они уповают на Господа и Пресвятую Богородицу, а не на людей, хоть даже они и “в черном”.
— Что, если монах женится? – водитель недорогого губернского такси везет меня из типографии с пачками свежераспечатанных монастырских газет.
— Ну, будет женатый монах, – отвечаю.
— А если раскается и разведется?
— Будет разведенным монахом.
— А если у него дети?
— Разведенный монах с детьми, значит, – отвечаю, а сама уже похихикиваю тихонько, понимаю ведь, что он меня “подловить” пытается.
— Так что же, монаху и деться некуда?
— Монашество – это подводная лодка, куда с нее денешься? Родился в новую жизнь и живи с Божией помощью. Назад ведь нельзя родиться.
— Нельзя вроде… – соглашается водила и тоже улыбается. – Вот у меня сосед в монахи пошел… И дальше он рассказывает мне про соседа-монаха, про его неудавшуюся монастырскую жизнь, про женитьбу и скорый развод, про то, как он работает теперь таксистом где-то и подумывает вернуться от своих неудач обратно в монастырь к подсвечникам и ладану… Такой вот у меня “телефон доверия” дорожный, получается.